Отпетые

С РУЛАДАМИ В ЛАДАХ

За свои 89 лет он сменил столько человеческих и артистических масок, что иногда сам не поспевал за безжалостным калейдоскопом судьбы. Купеческий сынок, нищий тапер, столичный богатей и звезда сталинского барокко, враг Берии и зэк. Светоч провинциальной эстрады, снова зэк (но уже без романтического диссидентского ореола, зато с клеймом совратителя подростков), добровольный невозвращенец, певец сурового Магадана, хранитель великой песенной традиции в изгнании. После его смерти, уже в 2000-х, мы узнали еще нескольких Козиных: циничного и предельно откровенного мемуариста и интернациональную гей-икону, продолжающую волновать умы неравнодушных поклонников далеко за пределами Москвы и Магадана. Главное, однако, в другом: песни Козина и его голос неизменно просвечивали этот театр масок своим ровным незамутненным сиянием.

Он родился с куражной бесятинкой в крови – его мать была чистокровной цыганкой – и все свое благополучное детство провел в форменном балагане, окруженный неумолчным девичьим цирком из шести младших сестер. Козину совсем рано пришлось стать единственным распорядителем этого цирка: отец умер, когда будущий певец еще учился в гимназии. Вадиму пришлось забросить учебу и начать работать, чтобы прокормить большое женское семейство. Поначалу он дотемна терзал пианино тапером в кинотеатре, но скоро понял, что петь у него получается лучше. Достославная петроградская кабатчина приняла бледного юношу с распахнутыми объятиями – Козин дебютировал в известном комическом хоре Чарова и уже скоро собирал залы сольными концертами, исполняя русские и цыганские романсы, песни известных композиторов и свои собственные. Козин середины 1920-х – это старлетка нэпманских кафешантанов, луноликий клон Пьеро Вертинского, выступавший под псевдонимом Вадим Холодный (взятым в честь иконы немого кино Веры Холодной).

По его позднему признанию, в те годы он служил объектом «ничем не прикрытого влечения зрелых женщин-актрис и балетных танцоров-мужчин».

В первые годы козинской артистической карьеры его сопровождала гротескная нищета: «У меня был иногда в наличии всего один костюм, и я, узнав, что вечером у меня состоится концерт, утром, выутюжив его, целый день нигде не садился. Мне хотелось так же, как и всей молодежи, посидеть в театре, в ресторане, но я не мог этого себе позволить. Первые годы я получал вместо концертного гонорара, как говорят, на извозчика: 75 коп., 1 р. 50 коп. В кино «Жар-птица» за Нарвской заставой у Путиловского завода я пел 6-7 концертов после каждого киносеанса и получал за это полтора рубля». В 1935-м Козин переезжает в Москву («удивляюсь, как я тогда еще мог петь, ведь я питался одним хлебом с водой из-под крана») и достаточно быстро находит в ней желанный успех. Граммофонные синглы с его песнями вызывают подлинный ажиотаж и сметаются с прилавков в считаные минуты — городским властям приходится контролировать очереди с помощью конной милиции. Всего до войны Ногинский завод грампластинок выпустил около 120 увесистых козинских шеллаков на 78 оборотов — по количеству пластинок певец заметно опережал Лемешева, Козловского и даже Утесова. Активная звукозаписывающая карьера за считаные годы превратила Козина в миллионщика: «Когда-то, перед войной, — вспоминал артист, — мы с Дунаевским были самые богатые люди. Зарабатывал я до 125 тысяч в месяц». Сумма совершенно невероятная, если учесть, что средняя зарплата рабочего в середине 1930-х составляла 125 рублей в месяц, а жалованье служащего равнялось 70-90 рублям.

На сохранившихся фото своего золотого периода второй половины 1930-х - начала 1940-х певец предстает беспечным секс-символом эпохи высокого соцреализма.

Во время войны записи певца вошли в неприкасаемый «обменный фонд», не подлежавший переплавке для нужд фронта: чтобы купить пластинку Козина, надо было сдать пять битых пластинок и еще прилично доплатить. Пиком популярности артиста в то время была любовь вождя, и Сталин благоволил Козину. Существует апокрифическая, но изрядно детализированная история о том, как во время Тегеранской конференции Черчилль лично попросил Сталина доставить Козина (к тому времени уже находившегося под арестом) по случаю празднования его, Черчилля, дня рождения. Козина, мол, привезли самолетом на один вечер, и он пел свою фирменную «Осень» перед тремя властелинами. Среди выступавших в Тегеране были Морис Шевалье, Марлен Дитрих и эмигрантка Иза Кремер.

ПЛЕНИТЕЛЬНЫЕ МОТИВЫ

Козина арестовали в мае 1943-го, а через девять месяцев Особое совещание вынесло приговор: «Козин В. А.: с 1928 г. до дня ареста вел дневник, в котором клеветал на советскую действительность».

Стандартно шизофренический приговор, разумеется, был призван небрежно замаскировать тот факт, что всенародно любимый артист загремел на Колыму на 8 лет «за мужеложство». Сидел Козин в более чем щадящем режиме — мало того, буквальным образом загремел прямо с корабля на бал: уже в свой первый магаданский вечер, едва теплоход «Советская Латвия» пришвартовался к Нагаевскому пирсу, Козин пел в местном театре. Сидевший в одно время с певцом современник оставил об этом периоде их жизни вполне ностальгические воспоминания: «Вадим Алексеевич имел право ходить днем без конвоя в пределах Магадана, одевался не в лагерное и иногда солнечным летним деньком сиживал в скверике напротив нашего барака. Около него - репрессированные артисты, просто поклонники, лагерные работяги. Шутили, смеялись, что-то репетировали». Выйдя на свободу вскоре после смерти Сталина, Козин тут же поступил на службу в Магаданский музыкально-драматический театр им. Горького и принялся колесить сперва по Дальнему Востоку и Сибири, а вскоре и по более отдаленным провинциям, в одиночку обеспечивая театр годовым бюджетом и сверхприбылью. Именно в этот период, с лета 1955-го по зиму 1956-го, Козин вел дневник, позже изъятый у него при втором аресте и опубликованный только после смерти певца. Дневник сей - уникальный ключ к внутреннему миру артиста, саморазоблачительный документ удивительной степени откровенности. Помимо щедринских виньеток на тему развратных нравов провинциальной театральной богемы («эти педерасты прикрываются женами как фиговыми листками») и желчных наездов на основные персоналии культурной жизни того времени («Лемешев пел на итальянском языке. Умора, да и только. Это мне напомнило, как одна великосветская дама переводила на французский язык песню «Ах вы, сени, мои сени». У нее это звучало так: «Ах, вестибюль, мой вестибюль!»).

В 1959-м Козина посадили снова и за то же самое. Хотя на сей раз по кухням рассказывали куда более мрачные истории о том, как певец совратил 14-летнего мальчугана на гастролях в Хабаровске. Отсидел он совсем немного — полтора года, но не без очередной порции рукописных откровений. По ходу расследования, по приказу начальника следственного изолятора, Козин был вынужден собственноручно написать автобиографию. То, что вышло на 15 страничках из-под тюремного пера Вадима Алексеевича, оказалось смесью развернутой анкеты и подробной клинической истории собственного сексуального становления. Выдающемуся романсье пришлось выложить все как на духу – на кону стояли годы заточения. Рассказал он и о «необъяснимом влечении к мужчинам», и о неудачных романах с женщинами, среди которых была легендарная летчица, Герой Советского Союза Марина Раскова, и о колоритных лицах Москвы 1930-х, и о годах своей славы. Намекнул он и о некоем травматическом опыте детства, когда его якобы использовала в своих порочных целях перезрелая учительница. А главное, Козин признался, что является, по сути, асексуальным существом: «В большинстве случаев сексуальные встречи оканчивались неудачами. Активным я не мог быть, пассивным - не испытывал никакого чувства. Сразу возникал образ учительницы и прекращалось возбуждение…»

Выйдя после вторичной отсидки, в столицы Козин возвращаться отказался — существовало мнение, что он боялся мести за свое предполагаемое стукачество, с помощью которого ему якобы удалось значительно скостить оба срока. Сам певец говорил, что не хочет возвращаться, потому что несколько его знакомых стариков, привыкших к магаданскому климату, по возвращении в Москву быстро умерли. Как бы то ни было, в качестве местной знаменитости певец прожил еще 30 с лишним лет, из которых последние 15 прошли под знаком полупризнания и запоздалых реверансов из метрополии. Перед самой смертью из его квартиры сделали что-то типа музыкального салона и притащили из Москвы гротескный красный рояль — наступала эпоха мелкопоместных реставраций, в которой Козин парадоксальным образом остался неинтересен большинству. Советская эпоха ушла в небытие — а с ней и ее самая неудобная эстрадная икона.

ОРУДИЕ ДОРА

По случаю упомянем версию происхождения «Мурки» незабвенной песни, в числе иных значившейся в широком репертуаре Вадима Алексеевича. Из книги Сергея Мельгунова «Красный террор в России» (1923) наша эмиграция узнала о сексуальной садистке Доре (Вере Гребенниковой) из одесской ЧК, умучившей 700 офицеров. Реальность же такова. Отступая из Одессы в августе 1919 года, красные оставили в подполье чекиста Бенедетто Гордона, он же Вениамин Сергеев. Тот мгновенно перебежал к белым и выдал всех, кого мог выдать. А затем, получив пост в контрразведке, на местной киностудии смастерил якобы документальный фильм о страшной чекистке, обагренной кровью жертв, чью роль сыграла жена Гордона – актриса Дора Явлинская. Красные, отбив Одессу, такой постмодернизм не оценили и расстреляли обоих. Интересно, существовал ли в реальности другой персонаж Мельгунова – не менее жуткий одесский чекист «негр Джонсон»?

по материалам: А. Александровского, А. Сидорова