Однофамилец классика

ЗНАМЕНИТЫЙ КИЕВЛЯНИН

Будущий прозаик и Сталинский лауреат был родом из Киева, где впервые увидел свет в теперь уже далеком 1911 году. Отец Вики (так звали его родные и близкие) служил в банке, мать работала врачом. После рождения сына она, выпускница медицинского факультета Лозаннского университета, несколько лет практиковала в Парижском военном госпитале. Как память о раннем детстве, Вика навсегда сохранил знание французского языка. С 1915-го семья Некрасовых окончательно поселилась в Киеве, на Владимирской, 4.

До войны ее грядущий реальнейший бытописатель не занимался литературой. Закончив Киевский строительный институт и студию при театре русской драмы, он работал архитектором, позже - театральным художником и актером в разных городах.

В августе 1941 Виктор Платонович ушел на фронт. Война для него, инженера-сапера, завершилась ровно через три года. Домой капитан Некрасов явился после второго тяжелого ранения, имея медаль "За отвагу", орден Красной Звезды и партбилет у сердца (членом ВКП(б) он стал в дни битвы на Волге). В фибровом чемодане отставника лежала рукопись книги "В окопах Сталинграда".

Необъяснимо, но автора этого честного и талантливого произведения, где нет ни слова о роли комиссаров и лишь три строчки о вожде, в 1947 году удостоили Сталинской премии. Виктор Платонович оказался в фаворе, книгу "В окопах ..." переиздавали суммарным тиражом несколько миллионов и перевели на 36 языков. По ней на Ленинградской киностудии был снят фильм "Солдаты".

ОПАЛА

Однако прикормить лауреата не удалось. Сам инвалид, он отдал всю премию на закупку колясок для увечных фронтовиков.

Бурю его негодования вызывала сама формулировка, до конца дней увязавшаяся за любым, искалеченным войной: "подлежит переосвидетельствованию через столько-то месяцев". Циничная издевка, словно предполагавшая регенерацию нового члена взамен ампутированной конечности.

Режим терпел самобытного Некрасова до 1963 года. Тогда гром грянул в ответ на публикацию его заметок об Америке, сделанную "Новым миром". Статья "По обе стороны океана", в которой автор беспристрастно рассказал об увиденном, повлекла моральное избиение и травлю.

Командой "фас" по всему литературному ристалищу прозвучало выступление Н. С. Хрущева на июньском пленуме: "Партийность - это не врожденное качество, оно воспитывается жизнью. Нестойкие люди, даже будучи членами партии, могут под воздействием враждебной идеологии утратить чувство партийности. Меня удивляет в Некрасове другое - он настолько погряз в своих идейных заблуждениях, так переродился, что не признает требований партии.

А это значит идти вразрез с линией партии, это уже другое дело... Партия должна освобождаться от таких людей, которые свое ошибочное мнение считают выше решений партии, то есть всей великой армии единомышленников. И чем раньше партия освободится от таких людей, тем лучше, так как от этого она будет становиться все сплоченнее и сильнее (Продолжительные аплодисменты)".

("Правда", 29.06.1963).

...Как результат, Виктор Платонович положил свой членский билет с ленинским профилем на кумач райкомовского стола. А ответное слово литератора прозвучало в его эссе "Взгляд и нечто": "Став беспартийным, я почувствовал себя вдруг счастливым. Кончился обман, фальшь...

Вступал с открытым сердцем, с чистой душой. Верил. Вернее, поверил. Потом пытался в чем-то себя убедить. Считал, что есть коммунисты настоящие и ненастоящие. Себя относил к настоящим. Убеждал других. Разубедили самого. Стало ясно. Ложь. Жестокость. Морали нет. Мучился. Чувствовал на себе ответственность. Сидел на собраниях, смотрел на всех этих членов и думал: чем они лучше тех, других, против которых воевал?

В тех было, возможно, больше жестокости, но меньше цинизма... Мы же задыхаемся от лицемерия. Ханжества. Весь мир это знает и боится. У нас ракеты далеко летают. И морали нет.

Все я испытал на самом себе. Я все знаю. Всю гниль и обман. Я могу теперь обо всем этом говорить. Как обманутый. Как потерпевший. Где-то как соучастник.

Я не всегда голосовал "за", но я и не голосовал "против". Я воздерживался. Или не приходил на собрание, где даже воздержание было бы "за". Теперь я свободен. Я могу всем смотреть прямо в глаза. Я не знаю еще, где Правда, но я знаю, где Ложь. Очень хорошо знаю".

...КПСС, эта рука миллионнопалая, ум, честь и совесть нашей эпохи, гневно исторгла отщепенца Некрасова в мае 1973. А 17 января 1974 в его квартире провели 42-часовый обыск. Конфисковали вещи, книги, черновики. Обнаружили скальпель матери - холодное оружие. Затем шесть суток инакомыслящего писателя допрашивали в КГБ.

Диссидент отправил письмо Брежневу: "Терпеть оскорблений более не могу. Я вынужден решиться на шаг, который никогда бы и ни при каких условиях не совершил. Я хочу получить разрешение на выезд из страны сроком на два года".

Логичный итог: 12 сентября 1974 года 63-летний Виктор Платонович с женой Галиной и собачкой улетел из Киева в Париж. Как оказалось, навсегда...

...А к окнам дома №15 по Крещатику, где осталась бесхозная квартира Некрасова, подогнали самосвал. В кузов полетела старая мебель, нехитрый скарб. И рукописи, вырезки, какие-то бумаги.

Грузовик уехал на свалку, и архив писателя канул...

Со временем новые квартиросъемщики обнаружили забытый на балконе портфель. Он ломился от писем, среди которых были военные треугольники. Внимательные жильцы сберегли находку, путями Господними восполнившую бреши эпистолярного наследия автора. Обретение тем более ценное, что по акту №220-76 все книги В. П. Некрасова, хранившиеся в государственных библиотеках, были уничтожены, лишь по единственному их экземпляру оказалось в спецхране. Акция эта состоялась в 1976 году. И только в 1989-м арестованные издания снова появились в общем книгофонде Ленинки.

"ВСЕ ПРОМЕЛЬКНУЛИ ПЕРЕД НАМИ, ВСЕ ПОБЫВАЛИ ТУТ"

Дороги, особенно фронтовые, ведут не только в Рим. Некоторые заворачивают и в наши края, озвучивая для истории доселе безгласные названия. Так, родной Славянск и придонецкое село Маяки не раз называл Н. С. Хрущев, излагая свои воспоминания о Барвенковской (май 1942) наступательной операции Красной Армии.

О Лозовском районе в годы войны узнала вся Германия: именно здесь осталась могила Теодора Эйке, архитектора системы концлагерей Рейха и создателя дивизии "Мертвая голова". Захоронение именитого генерала СС, по приказу Гитлера лично застрелившего конкурента фюрера Эрнста Рэма, до сих пор не найдено. Как и другие вражеские кладбища, победители сразу облагородили его бульдозером.

Этого мало. Виктор Некрасов, опальный и посмертно реабилитированный писатель, тоже увековечил здешние места, причастившись к ним кровью. Из воспоминаний самого фигуранта: "После долгого затишья наши форсировали Донец, захватили плацдарм и теперь расширяли его. Сплошной линии фронта не было. Была река с понтонными мостами, которые нещадно бомбились немцами, было одно накрепко захваченное большое село Богородичное. Остальное - рощи, лесочки, овраги, высотки, балки -заполнили передвигавшиеся в разные стороны и часто находившиеся друг у друга в тылу части немцев и наши. Они сталкивались, расходились, опять сталкивались уже с другими, окапывались...

Случилось так, что дивизионный инженер Ниточкин, а с ним начштаба полка Питерский, обуреваемые оба неким полководческим зудом, спьяну надумали вдруг овладеть соседней деревней Голая Долина. На свое несчастье, я подвернулся им под горячую руку.

- Давай, инженер, выковыривай людей из кустов, хватит отлеживаться, и шагом марш вперед! Овладеешь этой чертовой Долиной - к ордену представим, а нет - с партбилетом расстанешься. Ясно? Выполняй!

Приказ есть приказ. Людей, человек двадцать, я собрал, но до выполнения задания забежал к Ваньке Фищенко и угощен там был полной кружкой горилки. Кончилось все медсанбатом. Сколько мы там пробежали - "За Родину! За Сталина!" - уже не помню. Помню только, что с поля боя волокло меня не менее четырех человек - как-никак командира из-под огня спасали".

Упомянутый бросок завершился для Виктора Платоновича бакинским эвакогоспиталем №5030, куда он попал с ранением верхней трети левого бедра. Другое ранение Вика заработал в Польше:

"...На этот раз было пиво. В подвальчике бойцы расстреляли бочки и пиво выносили ведрами. Мы с начфином присоединились. "Эй, танкисты, холодненького!" В Люблин въехал на броне "тридцатьчетверки". Не дойдя до центра, она стала. "Чего, спрашивается, испугались? Вы внутри железа, а я из мяса. За мной!" И с пистолетом в руке двинул по мостовой. Снайпер! А окажись он попроворнее, и лежать бы мне в Люблине на кладбище воинов-освободителей..."

Таким лихим эпизодом и закончилась война для замкомбата 88-го Гвардейского саперного батальона. 23.07.1944 он был ранен в правую руку с повреждением нерва. Затем были госпиталь, демобилизация, инвалидность II группы. И Родина - карточки, отоваривания, семья. Весь набор трудностей и радостей послевоенного возвращения к жизни.

"ВСЕ, ЧТО ТАМ ПОДВЛАСТНО БОГУ - СПИТ, ПОКОЙ ХРАНЯ..."

Писателю Некрасову довелось лежать не в Люблине, а в Париже, на кладбище Сен-Женевьев де Буа. Вот личные впечатления эмигранта об упомянутой юдоли тишины:

"...Какое задумчивое, красивое, нефранцузское кладбище. Там вон мрамор, гранит, плиты, склепы, мавзолеи. Здесь березы. Много, много берез. И под ними кресты... Бунин... Ремизов... Зиновий Пешков, французский генерал, приемный сын Горького... Вика Оболенская - героиня Сопротивления... Теперь и Саша Галич.

Здесь похоронена эмиграция. Здесь свалка истории. Та самая, где и мы, грешные, окажемся. И лежать нам рядом с Буниным, Ремизовым, Сашей Галичем... И рядом с корниловцами, дроздовцами, хорунжими Войска Донского, атаманом Улагаем.

Смешалось, смешалось, все смешалось...

Хожу по аллеям тихого, зеленого кладбища. Почти как киевское Байково, где за одной решеткой покоятся мама, бабушка, тетя Соня.

Брожу по дорожкам среди берез, плакучих ив, ослепительно ярких пушистых елей...

Иван Шмелев. Константин Сомов. Мережковский и Зинаида Гиппиус. Художница Серебрякова.

И рядом много-много действительных статских советников, членов Государственного совета, корнетов лейб-гвардии кирасирского Его Величества полка, прапорщиков, поручиков, капитанов. Гофмейстерица Высочайшего Двора Е. А. Нарышкина, урожденная княжна Куракина. Маркиз А. А. Андро де Ланжерон... Монумент памяти генерала Деникина, барона Врангеля, адмирала Колчака, всех тех, с бородками и в папахах, кто, теряя оружие, на костылях в панике бежал от красного штыка в мозолистых руках, как нас учили по карикатурам Ефимова, Дени, Кукрыниксов...

Кружу по аллеям. Кресты, кресты, кресты..

Мраморные, гранитные, металлические, простенькие деревянные. Умер, скончался, мир праху твоему... Памяти 15 тысяч убитых в боях дроздовцев...

Вот мои будущие соседи..."

Соседство, действительно, почетное. И спокойное - никакой экскаватор не пройдется по костям, уж точно. Разве что Сена, разлившись в непогоду, затопит погост. Впрочем, конечная остановка все равно где-то там, повыше. Как сказал Окуджава:

"Нам не воскресить этих предков,

Чтоб как-нибудь в сердце сберечь.

Они словно птицы на ветках,

Совсем непонятна их речь.

Живут в небесах деды, бабки,

И ангелов кормят с руки.

На райское пение падки,

На доброе слово легки.

Не слышно им шума и грома,

И это уже на века.

И нет у них отчего дома,

А только одни облака".