Детская неожиданность

СЫНОВНИЙ ТОЛК

Казалось бы, ну что еще можно добавить к сведениям из личной жизни Сталина? А вот что. В мае 2008-го некий российский генерал-полковник, тогда 82-летний, согласился дать автобиографическое интервью одной московской журналистке. И с порога огорошил гостью исповедальными фактами: «Ко мне из ФСБ приходили – уговаривали признаться, что я – сын Сталина. Генерал Марков, летчик, в 17 лет получивший звезду Героя. Нет, отвечаю, я – писатель Владимир Жухрай. Других чинов мне не надобно».

Молодая собеседница аккуратно зафиксировала невероятные откровения почтенного ветерана: «Первый раз я лично увидел Сталина в Волынском, на его даче. Тогда, в 1940-м году, мне было 14 лет. Я ударил десятиклассника стулом по голове, и тот долго не мог прийти в чувство. Меня, выгнанного за это из школы, мать привезла к Отцу народов для нотации.

Моя мама была акушер-гинеколог Кремля – в третьей группе, где обслуживали семьи членов Политбюро. Она вела себя как царица. Никого не признавала.

В тот раз Сталин, узнав от нее о моих грехах, заявил: «Ты, махновский бандит, долго еще будешь драться по улицам?» А затем, обернувшись к матери: «Почему ты его упустила? Что ты прячешься за свою работу? Вот твоя работа!» - и на меня указывает. Мать притихла, как мышка… А со следующего дня меня в Артек отправили, на две смены. Исправляться.

…До войны я учился в аэроклубе. Одна из маминых пациенток была женой начальника этого аэроклуба, поэтому я в 14 лет уже начал летать на планерах.

А на фронт попал 17-летним, по личному указанию Иосифа Виссарионовича. Василий Сталин был истребитель, а я – бомбардировщик. Пикирующий. В 1944-м, после осколочного ранения на Малой земле, меня вызвали в Кремль, где учили по индивидуальным программам наших лучших сотрудников.

В 22 года, в 1948-м, я был утвержден начальником аналитической службы контрразведки. То есть надел погоны генерал-майора. Сталин мне полностью доверял, хотя первые месяца три присматривался. Профессор Воскресенская говорила, что отличить мою речь от сталинской невозможно. И у нас с ним одинаковый был почерк. А в молодости с Васей мы были на одно лицо. Генетика.

…С Василием нас свел Джуга. Он был начальником сталинской контрразведки, а также родным сыном Сталина. Что не скрывалось. Когда Генералиссимус умер, Александр Джуга передал мне все документы, расшифровки и донесения наших и чужих агентов с 1941 по 1945 годы. Поговаривали, что сам Джуга уехал к Энверу Ходже в Албанию. Свою жену, красавицу Лилиан, он вывез за границу еще до 1953-го. Году в 1968-м Лилиан умерла, а Саша пал духом. Приезжал в Москву, уговаривал меня, что надо делать революцию, иначе этот бардак не закончится…

А что я? У меня другая жизнь… Я ведь был консультантом у Брежнева – на общественных началах. Стал писателем, имел кремлевский паек, мне выделяли путевки, машину. Псевдоним себе взял – по фамилии комиссара Жухрая из «Как закалялась сталь»… По вопросу же моего кровного родства – для меня такое было бы счастьем. Но от Сталина я никогда прямого утверждения не слышал. Только однажды, когда мой отчим, Мироненко, который меня воспитывал, председатель лечкомиссии ЦК, угодил в переделку и под трибунал, я обратился к Иосифу Виссарионовичу. Ибо не знал, что Мироненко мне не родной. «Как же так, - говорю, - он мой отец!» «Он тебе не отец!» - резанул вождь. «А кто мой отец?» - «Посмотри в зеркало».

ШКОЛЫ С УКЛОНОМ

История математических школ СССР начинается с Андрея Николаевича Колмогорова. Математик, оказавший неоценимую услугу государству во время Великой Отечественной, стал единственным из ведущих советских ученых, которого после войны не привлекли к работе в оборонке. Объяснение тому - в гомосексуальности Колмогорова.

Человеком, с которым Андрей Колмогоров делил кров с 1929 года и до конца жизни, был тополог Павел Александров. Спустя пять лет после того, как они стали жить вместе, мужской гомосексуализм в СССР был объявлен вне закона. Колмогоров и Александров, называвшие себя друзьями, практически не делали секрета из своих отношений и, тем не менее, не имели проблем с законом.

Научный мир воспринимал Колмогорова и Александрова как пару. Они стремились вместе работать, вместе отдыхали в санаториях Академии наук и вместе слали продуктовые посылки в осажденный Ленинград.

Так или иначе, невовлеченность Колмогорова в военные приготовления Советов позволила ученому направить свою немалую энергию на создание математического мира, который он рисовал в воображении еще в молодости. Колмогоров и Александров — оба происходили из Лузитании, волшебной математической страны Николая Лузина, которую они хотели воссоздать на своей даче в подмосковной Комаровке. Туда они приглашали своих учеников для пеших и лыжных прогулок, прослушивания музыки и математических бесед.

Весной 1935 года Колмогоров и Александров организовали в Москве первую математическую олимпиаду для детей. Это помогло заложить фундамент международных математических олимпиад. Четверть века спустя Колмогоров объединил усилия с Исааком Кикоиным, неофициальным лидером советской ядерной физики, с подачи которого в СССР начали проводить школьные олимпиады по физике. Поскольку единственной ценностью, которую государство  видело в математике и физике, было их военное применение, Колмогоров и Кикоин решили убедить советских лидеров в том, что элитарные физико-математические спецшколы обеспечат страну мозгами, необходимыми для победы в гонке вооружений.

Проект поддержал член ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, который спустя пять лет станет главой государства. В августе 1963 года Совет министров СССР издал постановление об учреждении математических школ-интернатов, и в декабре они открылись в Москве, Киеве, Ленинграде и Новосибирске. Большинством их руководили ученики Колмогорова, который лично наблюдал за составлением учебных планов.

В августе Колмогоров организовал в подмосковном поселке Красновидово летнюю математическую школу. Были отобраны 46 победителей и призеров Всероссийской математической олимпиады. Колмогоров и его аспиранты вели занятия, читали лекции по математике и водили учеников в походы по окрестным лесам. Наконец, 19 юношей были отобраны для учебы в новой физико-математической школе-интернате при МГУ.

Удивительно, но введение термина «конгруэнтность» в школьные учебники впервые привело Колмогорова к серьезной конфронтации с советской системой, чего он десятилетиями — благодаря собственным стараниям и везению — избегал. В декабре 1978 года 75-летнего Колмогорова подвергли жестокому разносу на общем собрании Отделения математики Академии наук, реформу и ее авторов обвинили в непатриотичности.

Пресса заклеймила Колмогорова как «агента западного культурного влияния», которым он фактически и был. У него развилась болезнь Паркинсона, Колмогоров лишился зрения и речи. Болезнь была вызвана травлей, а также тяжелой травмой головы, которая вполне могла быть результатом покушения. Весной 1979 года входивший в свой подъезд Колмогоров получил удар сзади в голову — якобы бронзовой дверной ручкой, —  отчего потерял сознание. Ему показалось, однако, что кто-то шел за ним следом.

Академик умер в октябре 1987 года в возрасте восьмидесяти четырех лет, ослепший, потерявший речь и обездвиженный, но окруженный своими учениками, которые в последние годы его жизни круглосуточно ухаживали за ним и его домом.

Идеологический конфликт, который сделал невозможными реформы Колмогорова, был очевиден.

Нетипичный ученый, признаваемый истеблишментом как крупнейший математик своего времени, жил идеалами математической контркультуры. Многочисленные воспитанники академика были ее лидерами. Колмогоров мечтал о мире без нечестности и подлости, без женщин и других недостойных отвлекающих факторов — о мире, где есть только математика, прекрасная музыка и справедливое воздаяние за труды.

по материалам: Е. Сажневой, М. Гессен

Анатолий Шестопалов