Великолепный Жора Делиев

- Скажем так – это его часть. Просто раньше был очень плотный съемочный график, и возник такой стереотип, что «Маски» - это приоритет для меня (хотя, так оно и есть). «Маски» - это около восьмидесяти серий сложно постановочных действий, по сути – художественные картины. Далее – это театр, где существует семь спектаклей в постоянном репертуаре. Но в начале миллениума возник такой себе вакуум, мы ушли с телевидения (закончились контракты с каналами), поэтому сосредоточились на театре. И вот здесь появилось время для музыки, некое пространство. Музыка – это современно для меня, наиболее актуально.

- Но вы, как оказалось, еще и картины пишете. Это реализация нереализованного творческого?

- Ага. Это такая ниша, которая позволяет занять себя на досуге. Живопись - такая штука, которая не требует никаких затрат, не требует каких-либо взаимоотношений с людьми. Ты абсолютно свободен в этом отношении. Самое интересное, что рисование я никогда не позиционировал для себя, как некую творческую деятельность в бизнес-контексте. У меня нет такой задачи, допустим, написать под заказ или подготовить что-то для выставки. Хотя, в итоге, так и получалось. Например, галерист говорит, мол, надо еще пару картин для выставки, дабы соответствовать концепции. И я специально для выставки пишу еще парочку. И, как ни странно, несколько картин после выставки уходит.

- Может быть, некую роль играет ваше имя?

- Изначально я не был известен в кругу агентов и коллекционеров. Так, шептали: «А, Делиев! Клоун, дурью мается». Однако приходили критики, давали очень объемные и точные критические статьи, где описывали мою живопись лучше, чем я сам ее понимаю.

- Ну, это задача критика рассказать творцу, что же он создал.

- Да, и со временем так хорошо все пошло: приходят профессионалы, высоко оценивают картины, и их покупают коллекционеры, которые имеют в своих коллекциях массы других современных работ. Вот один видный питерский коллекционер, который работает с европейскими художниками, подбирает коллекцию из разных школ, приобрел мою картину и включил ее в серию южнорусского направления.

- Кстати, сегодня работы украинских живописцев чуть ли не массово увозят за границу...

- Да, несколько моих работ увезли за границу.

- Не тревожит, что ваши произведения не остаются в родной стране?

- Они и созданы для того, чтобы люди их приобретали. Раз человек хочет заплатить деньги за картину, стало быть, она ему нужна. Значит, творчество востребовано. Это же самое главное для художника. А жалеть, что купили хорошую работу… Конечно, покупают самые лучшие. Бывают, безусловно, неудачные. Я их складываю. А время спустя – достаю, и картина на выставке как-то по-новому начинает играть.

- Вы критически подходите к своим работам?

- Мне кажется – объективно. И не слишком переоцениваю, но и не недооцениваю. Но иногда ошибаюсь, особенно это касается театра и кино. Порой мне кажется: «вот, здорово сыграл». На самом деле – органики нет, как потом выясняется, после просмотра на видео. А бывает так: еле старался, левой ногой делал, а все вокруг: «ой, как хорошо», хотя мне казалось, что не очень… Чем прекрасен театр или музыка – сразу видно реакцию публики на то, что ты делаешь.

- Перейдем к кино. Подавляющая часть ваших работ в большом метре связана с именем Киры Муратовой. Насколько известно, она требовательный режиссер. Она могла бы вас заставить играть ту роль, которую вы не хотите?

- Да нет. Ту роль, которую я не хочу играть – меня никто играть и не заставит. Относительно Киры Муратовой, как режиссера – я не могу прогнозировать результат. Она дает читать сценарии, я вычитываю свою роль, но я не знаю, что же она сделает. То есть Кира выдаст обязательно то, чего я не ожидаю. Поэтому я ей доверяю – она не может плохо сделать. Я полностью отдаюсь ей, и она уже лепит, что хочет. По крайне мере, я пытаюсь понять ее замысел. Однако пока она не добьется своего – не успокоится. Впрочем, при работе со мною – это максимум три дубля.

- Другими словами, вы понимаете друг друга с полувзгляда?

- Нет, мне кажется, не понимаем. Но она говорит что делать, затем репетиция, затем съемка - все, сняли. А что получается, я потом на экране вижу, а вот в процессе – не понимаю, не могу оценить. Мне становится понятен замысел, когда картина готова.

- Как вы относитесь к политкорректности в кино, на которой настаивает фильм «12» Михалкова?

- Вообще политкорректность – это глупая затея сегодняшнего мира. Она сама себя съест. Люди, придумав политкорректность, подняв ее, образно говоря, на пьедестал – сами себя уничтожают. Потому что любой анекдот, это ирония, сарказм над национальностями, над сексуальными меньшинствами, это всегда черный юмор… Юмор для того и существует, чтобы смеясь люди себя очищали, осознавали весь мир. Поэтому запретов для юмора, клоунады не должно быть. Тем более политкорректности. Мы работали в Нью-Йорке на Бродвее, я играл Желтого. Значит, снег высыпаю в зал, и сыпанул на афроамериканку (ну, «негр» нельзя же говорить!). Мне говорят: «Ты что? Если сыпанул на черного - тут же сыпь на белого. Тогда это нормально».

- Это приобретает абсурдные формы?

- Конечно!

- Что стоит снимать кино в Украине?

- Вот не знаю, я в Украине не снимал. Все проекты, в которых я был задействован, – это проекты российские. Вот закончил работать над картиной «Синие, как море глаза» с Валерием Николаевым, Натальей Антоновой. Снимал в Одессе, но кино российское, московской группы «Пирамида».

- Если бы я предложил вам свой сценарии, вы бы приняли его к рассмотрению? Или же предпочитаете снимать свое?

- Ну почему же, я с удовольствием почитаю. Например, в «Синие, как море глаза» мне предложили режиссерское кресло, а сценарий, группа уже были готовы. Однако, как понимаете, если просто так дать сценарий, что я с ним буду делать – пробивать, искать финансирование… На это просто не будет времени.

- Вам не кажется, что сегодня индивидуальное творческое отражение мира уходит под натиском социально значимых работ? Нужно обязательно выдать такое, чтобы всех затрагивало. К примеру, о голодающих детях Африки и прочее…

- Есть такое. Если говорить об андеграунде на данный момент, то он очень быстро становится попсой. Все смешалось. Нет ничего по-настоящему нового, что затрагивало бы пусть и маленькую часть людей, но затрагивало глубоко и остро. Все дорожки прошли, поэтому все такое общественное, популярное, социальное. В 1960-е, 1970-е, да что там – в 1920-е, в конце позапрошлого века – было всегда что-то новенькое, каждые десять лет в музыке, кино, театре появлялось что-то свежее. Всю жизнь писали одно, а тут появилась фотография – на хер кому нужна эта живопись, она превратилась в салонное искусство. И все менялось, возникали течения…

- В вашей группе две прелестные девушки. Вы, как человек юмора, их разыгрываете? Мышку подложить и тому подобное?

- Не так жестко, так нельзя. Но подшучиваем друг над другом. Они – девчонки позитивные, и сами шутят по поводу себя: «дескать, мы блондинки, ля-ля-ля», а вместе с тем они очень не глупые дамы.

- А чувствуете с ними таким себе мачо, настоящим мужчиной?

- Да, конечно. Вот сядь между ними – сразу поймешь!

Михаил Дзюба