Непрестольное с благородным

КАТРИНА, РУССКАЯ ДУШОЮ

Официальная биография Екатерины Второй называет ее родителями чету прибалтийских немцев – Христиана Августа, наследного принца Ангальт-Цербстского, и его супругу Иоганну Елизавету. А местом появления на свет будущей российской Государыни – Штеттин, где нес армейскую службу 40-летний тогда полковник от инфантерии Христиан Август.

Однако дореволюционный историограф Николай Иванович Греч, корпевший над тайнами августейшей династии по материалам  Третьего отделения императорской канцелярии, вводит значительную поправку. Его версия гласит: «Немецкая принцесса происходила от русской крови. Именуемый отцом ея, принц Ангальт-Цербстский, был комендантом в Штеттине и жил с молодой женой в разладе. Оная проводила большую часть времени за границею, в забавах и досуге всякого рода. В ходе парижского вояжа 1728 года сделался ей известным молодой человек Иван Иванович Бецкой, бывший при прусском посольстве.

Умный, образованный и прекрасный собой Бецкой являлся незаконнорожденным отпрыском фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецкого, взятого в шведский плен при Нарвской баталии. В Стокгольме Трубецкой вступил в любовный союз с баронессой Вреде, однако их  узы не были освящены церковью. Потому народившийся младенец Иван, как бастард, получил усеченную фамилию Бецкой. И, на правах знатного отпрыска – дипломатическую стезю.

Принцесса Ангальт-Цербстская, будучи 18-ти лет от роду, на весне 1729 года убыла из Парижа к мужу в Штеттин, где и разрешилась от бремени принцессою Софиею Августою. Связь Бецкого с народившей княжной Ангальт-Цербстской была всем известна».

…В дальнейшем уже совершеннолетнюю принцессу Софию Августу выдали замуж за российского великого князя Петра Федоровича (сына императрицы Елизаветы Петровны, дочери Петра I, умершей 25 декабря 1761-го). Но, унаследовав трон, Петр I I I Федорович царствовал недолго: 28 июня 1762-го он был свергнут в ходе переворота, устроенного гвардейцами, а еще спустя неделю – задушен ими же. Свой переворот офицеры-гвардейцы учинили при вдохновляющей и пособляющей роли жены свергаемого императора – Екатерины Алексеевны. Это русскоязычное имя бывшая принцесса София Августа обрела уже в браке с Петром, восприняв новое церковное крещение с переводом из евангельской конфессии (протестантства) в православие.

Знала ли Екатерина I I о своем биологическом отце? Скорее, да. Чему подтверждением – такая особенность. Ну кому бы императрица стала целовать руку при встрече? Никому. Зато Ивану Ивановичу Бецкому с поклоном целовала обе руки. И явно не только за его феноменальное внешнее сходство с обликом Государыни, кое явление без устали обсуждали царедворцы. Да и собственный внебрачный сын, нажитый Екатериной Великой от Григория Орлова, сызмалу был отдан на воспитание… Конечно же, Бецкому, то есть родному дедушке малыша (нареченного Алешей Бобринским. А уж к этому поприщу Иван Иванович тяготел, инициировав открытие на державный кошт воспитательных домов для сирот в  Петербурге и Москве, а также знаменитого Смольного института. По мысли учредителя, в заведениях оных требовалось взлелеивать благонравие питомцев и насаждать широкую образованность. Именно в такой последовательности, необходимость которой чувствуется и сегодня.

ПЕПЕЛ И АЛМАЗ

Этим словосочетанием Адам Мицкевич обозначил неожиданность финала, изредка проистекающего от столкновения антагонистичных, казалось бы, начал. Аналогичное явление с парадоксальной доныне моральной стороной было зафиксировано в Санкт-Петербурге пушкинской эпохи. Тогда, 17 декабря 1837-го, вспыхнул крупный пожар монаршей резиденции – Зимнего дворца. Источником бедствия явилась кирпичная дымовая труба, треснувшая на чердаке. Вот как записал происшедшее очевидец, генерал Баронович: 

«Государь Николай I тем вечером был в Большом театре. Получив тревожное известие, он срочно прибыл в Зимнюю резиденцию. На детской половине Государь распорядился немедленно вывезти великих князей, уже спавших, в Аничковский дворец… В Белой (гербовой) зале клубящийся дым занимал дыхание, а карнизы и потолки, по которым вилось пламя, грозили всякую минуту падением.

Но и там Государь успел благополучно миновать опаснейшие места и вошел в Статс-дамскую залу, дивя и пугая личной отвагою поспешавшего за ним спутника. Достигнув покоев, не тронутых огнем, Николай велел полкам Преображенскому и Павловскому и командам интендантского ведомства выносить мебель и прочие вещи и складывать на Дворцовой площади. Толпы гвардейских солдат бросились исполнять приказание.

Спасенные вещи укладывались у Александровской колонны; за исключением малого числа громоздких предметов, все ценности из дворца были сохранены. Так, переноска из кладовых серебра, ценностью в несколько миллионов рублей, была исполнена матросами с флотским тщанием: ни одна даже миниатюрная вещица не была затеряна либо сломана.

Хотя при переноске суетня творилась страшная; люди, выносившие добро, были Бог знает кто; выгружаемое богатство складывалось на площади у каминов, где обычно грелись кучера. Картины первейших мастеров, малахитовые кубки и шкатулки, настенные и столовые часы, бронза и груды иных поделок разнородного авторства и ценности лежали тут как попало на снегу. Часы с музыкою, приведенные в ход своим падением, заиграли вдруг милую арию, в иронический контраст с творившимся вокруг погромом.

На том пожаре украли только один большой серебряный кофейник, да и тот, как узнали потом в городе, никто не хотел купить, и вор был схвачен».

Граф В. О. Адлерберг в своей заметке по теме добавляет, что «…из множества вещей августейшего семейства, вынесенных из дворца и лежавших затем на площади более суток, кроме злосчастного кофейника, ничего не было ни похищено, ни потеряно. Одна только незначительная золотая вещица, принадлежавшая императрице и сначала не отыскавшаяся, потом, с наступлением весны, также была найдена кучерами в оттаявшем снегу и представлена по назначению державной владелице».

Остается лишь удивляться доверчивой честности наших забытых предков. Если даже благословенный ныне Лихтенштейн признает, что в 1781-м драгоценный головной убор здешнего князя, предержателя  власти, был украден неким лиходеем. И лишь через 195 лет, в 1976-м, новодельный дубликат короны, изготовленный по архивному изображению на пергаменте, благопристойные граждане Лихтенштейна оплатили из муниципальных денег и вручили актуальному на ту пору князю Францу Иосифу I I ко дню его 70-летия.

по материалам: А. Обухова, Г. Николаева, С. Зеленского